1. Самое первое воспоминание о самом себе: я стою во дворе нашего старого дома, мне года три – четыре, лето, тепло, светит солнце. Я стою и смотрю вокруг, очень неуверен в себе, всё незнакомо. Наверное, это воспоминание об одном из первых выходов во двор. Почему именно двор, а не комната, не родители? А именно двор был первым, самым важным составляющим детской жизни в то время. Это и весь непознанный мир и друзья, и природа, и погода. Двор, а точнее ДВОР – да, с большой буквы, и был центром вселенной. Сегодня это трудно себе представить. Я родился в сентябре сорок четвертого года, в мае сорок пятого мне было месяцев восемь. Но только много лет спустя осознал я тот факт, что являюсь ровесником Победы и все последующие юбилеи будут и моим возрастом. А тогда во дворе каждый знал, что была война и что МЫ победили, и самым страшным ругательством было слово немец. Обычная картина – предлагается игра в войну, и тут уж самое главное быстро крикнуть: чур, я русский! Быть проигравшей стороной никто не хотел, немцем приходилось быть по очереди, но каждый обязательно хотел отвертеться. В прочем, играли тогда во дворе в самые разные игры – в прятки, в салочки, в крестики-нолики, в двенадцать палочек, в казаки-разбойники, и конечно в бесконечные игры с мячиком. Двор был особым миром, в нем формировалась активность (и пассивность) и, забегая вперед можно сказать, что эти качества и оставались с каждым на всю жизнь! Особенно безжалостной была невинная игра в палочки: на дощечке типа качели на одной стороне укладывалось 12 палочек, один из играющих ударял ногой по другому концу дощечки и палочки разлетались по двору, пока водящий собирал их и складывал на место - все разбегались и прятались. Дальше начиналось невообразимое: водящий должен был ходить по двору и искать, а найдя – бежать сломя голову к кону и выкрикнуть не помню уж какую фразу, а пока он ищет любой из спрятавшихся мог подбежать и ударив ногой по кону и вновь рассыпать все 12 палочек, но если при этом водящий успевал подхватить на лету одну из них, то он уже переходил в разряд играющих, а незадачливый ударник становился водящим. Игра бесконечная, с попеременным успехом, беготней, спорами и криками. И хотя возраст играющих был самый разный, где-то от 4 до 12 лет, но как-то особенных обид старшие младшим не делали. Более спокойной вспоминается игра с мячиком в вышибалу: две команды с разных сторон выбивают одного или двух в центре, они все время в движении, все время поворачиваются к тем у кого в данную секунду мяч и кто готовится в тебя его бросить, и опять - если мячик будет пойман на лету то за это присуждалось очко.
Играл весь двор без различия возраста и пола. Были, конечно, игры и только для ребят – вроде знаменитого козла, через которого прыгали, широко расставив ноги и девчачьи – в классики или прыгать через веревочку. Не один мальчик не стал бы прыгать через веревочку, его бы просто засмеяли, ну и представить себе девочку в платьице за игрой в козла тоже невозможно! Было еще одно тайное занятие для тихих девочек - устраивать нечто вроде мозаики в земле, где в ямке укладывались цветные камушки, стекляшки, лепестки цветов и все это накрывалось осколком стекла и маскировалось песком, но об этом я знал только понаслышке, это была тайна.
2. Наш Старый дом был необычный. Двухэтажный, деревянный, засыпной, оштукатуренный снаружи и изнутри, в плане он был похож на букву П, только низкую и широкую. В доме было две лестницы и довольно широкий коридор, светлый, с окнами, а из коридора входы в комнаты. Комнаты тоже большие, в основном с двумя окнами, и в каждой жила семья из трех, четырех, пяти, а то и больше человек. Но в коридоре около каждой двери стоял кухонный стол или тумбочка, на тумбочке керосинка или керогаз, и коридор был еще и общей кухней, наполненной запахами и разговорами, пересудами и уж конечно все знали всё обо всех. Небольшой технический прогресс случился, когда я уже учился в школе – в дом провели газ и в коридорах поставили двухконфорочные газовые плиты, и каждой комнате теперь принадлежала ОДНА конфорка. При этом нашей семье несказанно повезло – на три последние комнаты, а они были несколько в стороне, в том числе и наша, поставили две плиты! Отопление в доме было печное, в каждой комнате была своя печка, и топили в основном дровами, но некоторые предпочитали торфяные брикеты. Топили печку чаще всего утром, но, очевидно, что тепла до следующего утра не хватало и в холодные зимы приходилось топить еще и вечером. А зимы тогда были настоящие, не то, что теперь (зима 2007-2008 - снегу 10 см, температура от +3 до-3). Наше поколение часто с улыбкой слушало воспоминания стариков о том, что раньше и погода была другая и сметана погуще и вот все опять повторяется. В мои школьные годы зимняя температура в 15 -25 градусов была нормой, при -30 отменялись занятия в школе в младших классах. Помню сугробы во дворе выше роста. В комнатах было не очень тепло и на оконных стеклах намерзали ледяные узоры! При этом рамы были двойные, щели заклеены полосками бумаги, а между рамами на подоконнике клали вату и посыпали слюдой – вата собирала конденсат, ну а блестки для красоты. Ледяные узоры понемногу таяли и влага стекала на подоконник, и для ее сбора на подоконнике лежали два скрученных бинта, которые соединялись в середине и концы их были опущены в бутылку, подвешенную снизу к подоконнику и бутылка наполнялась за 2 -3 дня.
Дом стоял на тихой улочке на окраине Москвы, от проспекта закрытый стеной огромных многоэтажных домов с лифтами и со всеми удобствами. А здесь было что-то спокойное и провинциальное, чуть деревенское, с одноэтажными домиками и огородами, улочкой с колеями и ухабами, по которой весной и осенью проехать было возможно только грузовику, с колонками и редкими фонарями. Наш двухэтажный дом казался даже большим на этом фоне. И двор окружал дом с двух сторон, а чуть в стороне стояли сараи, целый сарайный «комплекс» - вот это пространство между домом и сараями был ДВОРОМ, причем с одной стороны было и ухоженное пространство с цветниками (на него смотрело большинство окон), а с другой – плотно утоптанная площадка, на которой и происходили бесконечные игры. Сарайный блок был неповторим в своем колорите, с коридорчиком, с чердаком, полутемный, загадочный, а какие паутины там висели летом, искрясь под редкими солнечными лучами, пробивающимися в слуховые оконца! И огромные лиловые пауки сидят в центре своей империи или с немыслимой легкостью бегают по тончайшим нитям. У каждого жильца был свой сарайчик для дров, дрова были проблемой, их надо было покупать, привозить на чем-то с дровяного склада, потом пилить, колоть, просушивать. Почему-то вспоминается время в начале зимы, половина жильцов во дворе занято дровами, шуршат двуручные пилы, стучат топоры и колуны, дети школьного возраста тоже активно помогают. Наилучшими считались дрова березовые. И вот зимой меня посылают принести дров, я спускаюсь со второго этажа во двор, отпираю сарай, набираю в охапку дрова, сколько смогу унести и назад домой, в комнату и так где-то лет с девяти. Воду носили из колонки, их было две – на улице и в проулке, но до каждой метров 150. Зимой вокруг колонки намерзала вода, ледяная гора поднималась все выше и, наконец, когда уже и ведро нельзя было подставить, кого-то нанимали с ломами и лопатами для вызволения колонки из ледяного панциря.
В сараях можно было хорошо спрятаться, его неровные стены, выступы и запады при нашей худобе были прекрасным укрытием, ещё одно сооружение между домом и сараями, за которым тоже прятались, была деревянная уборная на две кабинки. А учитывая то, что цветники занимали только небольшую часть двора, а все остальное и вокруг дома было свободным пространством – то для беготни места было много. В прочем об уборной надо вспомнить подробнее, туда и король пешком ходил. Деления на М и Ж не было и в помине, и освещения тоже, весь сервис ограничен был крючком изнутри. Зимой падающее вниз говно намерзало конусом, поднималось до верха и начинало приближаться к дыре, и тогда срочно собирали деньги на дворника с ломом и немереной силой. В любое время года с определенным интервалом приезжала городская «говночистка», т.е. грузовая цистерна с оборудованием для откачки отходов, и запах во время её работы разносился по всей округе. Ещё во дворе была помойка, деликатно отнесенная подальше от дома – этакий огромный деревянный ящик с откидывающейся крышкой, и когда туда выливалось ведро помоев, навстречу могла вылететь кошка или даже крыса. И уборная, и помойка были нескончаемой головной болью для всей просвещенной части взрослых, устраивались общие собрания, придумывались варианты окультуривания этих зон, но этим всё и заканчивалось.
Но все подробности бытовой жизни тех лет тогда нас не волновали абсолютно, так было всегда на нашей памяти, и что в больших домах живут как-то иначе мы, конечно, знали, но все это было дело десятое. Да и многие взрослые на восклицания, что мы живем в бараке, отвечали, что нет - в доме, а бараки – вон они, посмотрите какие! Действительно с одной стороны от дома размещались одноэтажные темные бараки, 5 или 6 построек, приплюснутые к земле, с обитой рваной клеенкой входной дверью в длинный темный коридор, в который, в прочем я не заходил ни разу за все 15 лет жизни в старом доме. Приближаться к баракам было строго запрещено, так как в них жила «шпана». Ребята там были совсем другие, и действительно могли поколотить ни за что. Так и жили три мира – бараки, наш большой двухэтажный дом (ведомственный дом Минсельхоза), и дальше одноэтажные домики с огородами и палисадниками. Уже став взрослым человеком, и вспоминая эти домики, я понял, что в них жили еврейские семьи, и что это были остатки известной черты осёдлости. В одном из домиков держали двух коров, был у них и огород, как раз напротив наших окон, и все покупали у них парное молоко, и зелень с огорода. И фамилия у них была похожа на нашу (кажется, Одинец), и письма к нам и к ним часто перепутывались.
Но я опять все перепутал про три мира. Их было четыре – я забыл о самом главном, или о самом многочисленном - о жителях многоэтажных домов, с детьми которых я познакомился в школе и которые стали моими друзьями на многие годы. Но это случилось позднее.
3. За покупками дети посылались с весьма раннего возраста, конечно в самые ближайшие магазины, например за хлебом. Но тогда был непонятный дефицит некоторых продуктов, которые продавались во дворе магазинов и за ними выстраивались длинные очереди – это толстые трубочки макарон, и яйца. Яйца «давали» по 2 или 3 десятка на покупателя, и дети тут были нужным дополнением, и их просили «одолжить» знакомые, у которых очередь уже подходила, и за время стояния в очереди каждый ребенок помогал отовариться нескольким семьям. Соседи с улыбкой смотрели на эти перемещения, но кажется, никто не возражал – ведь и ему надо было купить побольше, раз уж он отстоял многочасовую очередь! Однако масло, колбасы, сыр, рыба, и конечно икра, лежали на прилавках в изобилии, но все считалось дорогим и покупалось по 150 – 200 грамм. Ну а икра была небывалой роскошью – железная баночка с крышкой от красной икры лежала в моих игрушках, какие-то ценности я в ней хранил много лет, так что и сейчас зрительно помню и баночку, и рисунок на ней, так как и баночка была для меня ценностью. Большие магазины в Больших домах на проспекте были солидны и основательны, и жители этих домов казались мне жителями другого мира. Дворы Больших домов выходили как раз на нашу улочку, и с ранних лет я видел в окно шумные игры и беготню этих ухоженных и нарядно одетых деточек, но подойти к ним, познакомиться и подружиться я не решался. Уже в школе я перезнакомился со многими и понял, что живут они все в коммуналках, всей семьёй в одной комнате и что проблемы у них те же самые и совсем они ни небожители.
Интересны были другие места, вроде керосиновой лавки, в которую ходили с двухлитровым бидоном. Лавка была уже на самой окраине города, среди одноэтажных домиков, кроме керосина там продавалось много всякой всячины – коричневые куски хозяйственного мыла, свечи, замки и много – много всего. Пожилой продавец наливал керосин литровой кружкой на длинной ручке и вокруг стоял резкий специфический запах. Еще интереснее было на рынке, туда надо было ехать на трамвае несколько остановок, но весь дом ездил часто, потому что на рынке можно было поторговаться и купить дешевле. Московский рынок начала пятидесятых годов – это незабываемое зрелище! Я не смогу его описать, для этого нужен талант Бунина или Куприна. Сразу за воротами рынка начинались ряды русских умельцев – матрешки, деревянные игрушки, глиняная посуда, свистульки и расписные кошки-копилки, а еще веники, мочалки и лопаты, и расписные табуретки и скамеечки, всего не вспомнишь. А на заборе висели картины на клеёнках, где ярчайшими красками блистали лебеди, русалки, богатыри. Висели они слоями, и, показывая очередной шедевр непризнанного искусства, продавец поднимал предыдущий. Дальше шли открытые ряды со всем, что только растет на огороде и в поле, мясные ряды (открытые и в павильоне), и уж дальше от входа одноэтажные сараи-павильоны с одеждой, обувью, хозтоварами и канцтоварами, ткани и целый мир комиссионных магазинов (а скорее барахолок).
В одну из зим во дворе залили каток, никакого водопровода ведь не было, так что воду насилии ведрами из колонки. Это была поистине коньковая зима! Коньки назывались «снегурочки» и их просто прикручивали веревкой с палочкой к валенкам. Конструкция была предельно простая и удобная. В старшем возрасте, когда покупались коньки с ботинками, в которых ноги быстро замерзали, когда на каток приходилось ездить в Парк Горького, мы часто вспоминали валенки и каток во дворе.
Начало школы я помню очень плохо, первые два класса рисуются как в тумане. В школу меня определили в семь лет, но поскольку мой день рождения приходится на конец сентября, то фактически тут же исполнилось и восемь и начал я учиться с восьми лет. Кажется, что тогда и практиковалось отдавать детей в школу с восьми лет, а может быть и так, что все мои сверстники по двору пошли в школу в ту осень, и на разницу в несколько месяцев никто не смотрел. Школа находилась весьма далеко, нужно было переходить проспект, и всех учеников провожали и встречали родственники. Конечно, точно такая же другая школа находилась совсем рядом, на нашей улочке – но это была женская школа, «девчачья», так что я застал еще раздельное обучение. Первые два класса проучился я мужской школе! В ней начальствовал, очевидно, отставник и порядки были полувоенные, была черная форма и четкая дисциплина. Надо сказать, в школах в те годы форма еще не была введена, ходили в чем угодно, но в этой школе форма была обязательна. Черные брюки и черная гимнастерка и, очевидно, какой-то ремень, - но, боже мой, ведь форменных ремней еще не изобрели, ремни-то, получается, были разные! Форму шили сами родители, кто как умел.
4. Если отвечать очень кратко на вопрос, что я помню о первых двух годах в школе, я бы ответил – помню, что ходили строем! Утром надо было приходить пораньше и всех строили по–классам. Строем вели по лестнице на пятый этаж в актовый зал, выстраивали всех четкими рядами, и проводилась утренняя зарядка, а уж потом строем расходились по классам. В те годы я был очень послушным мальчиком и все выполнял, что говорили старшие. Учительница была тоже молодая, и тоже выполняла все причуды директора, ну а для меня слово учительницы было свято. Единственный случай поколебал мою уверенность. Шел март 53 года. Утром что-то говорили по радио, которое в те годы вообще не выключалось, и я узнал, что умер Сталин. Мой отец пострадал при репрессиях 37-го года, и дома у нас я слышал негромкие разговоры о тех временах. Услышав сообщение по радио, отец воскликнул: наконец-то подох тиран! И буквально через час в классе моя любимая учительница сказала, что умер наш дорогой и всеми любимый товарищ Сталин и – и разрыдалась! Позднее, вспоминая те годы, я думал о себе – все-таки хватило ума не вылезти с вопросом, хотя и было всего восемь лет. Но жизнь продолжалась дальше. Школа, простуды, болезни, уроки и конечно жизнь Двора. Я становился более самостоятельным человеком.
Моих сверстников, мальчиков и девочек 1943 – 1944 – 1945 годов рождения можно смело назвать детьми войны. В классе из сорока учащихся по болезни отсутствовало человек восемь, десять. Это было почти нормой. Один мой товарищ рассказал, что когда он болел и пришел врач, то его мама стала ругать сегодняшнюю медицину, что вот старшенький у нее совсем не болел, а младший все болеет, в чем же дело? А седой доктор внимательно посмотрел на нее, и спросил: а в каком году родился ваш старшенький? Ну, в 1939, а какая разница? А вот в том и разница – мудро ответил врач. Карточная система, нервное перенапряжение, недоедание родителей, отсутствие самого необходимого в годы войны рикошетом ударило по нам. На многие годы! В младших классах болел я часто и подолгу.
Коридоры нашего старого дома были еще и местом общих игр, особенно в холодное время года или по вечерам. Но в основном шумные игры с беготней происходили только на первом этаже, где жили люди более простые и более открыто. Второй этаж, уж не знаю, случайно или нет, заселяла более интелегентная публика, и детей здесь было немного, и шум на втором этаже был вне закона. В некоторых семьях были даже пианино, то есть зримое свидетельство высокого уровня жизни и образованности. И в один прекрасный день мои родители решили поднять и свой уровень и начать учить меня игре на этом прекрасном инструменте, которого у нас конечно сначала не было. Обучение музыке превратилось в целую эпопею, продолжавшуюся много лет! В соседнем одноэтажном доме нашли педагога, колоритную даму, концертмейстера, которая жизнерадостно и без лишнего усердия вела со мною занятия один или два раза в неделю. Куплено было старенькое пианино с резным портретом Бетховена. В результате я научился сносно играть по нотам несложные произведения, но дальше этого дело не пошло – отсутствие настоящих музыкальных данных начало сказываться. Выучить наизусть пьесу на две – три нотные страницы для меня оказалось немыслимо сложным делом. Но несколько лет я все-таки занимался, потом постепенно занятия увяли, но знания остались. Ноты, музыка, движения рук пианиста – все это стало для меня на всю жизнь открытой книгой, во всем понятной!
5. Читать я научился рано по тем временам, лет к пяти. Думаю, что кто-то из старших показал мне всю азбуку, буквы я знал, но читать научился абсолютно случайно и вот как это произошло. Детских книг тогда было мало, и книжка-раскладка со сказкой Терем-теремок была моей «настольной», в ней на каждой странице была отличная картинка и в низу две или три строчки текста. Сам я читать еще не умел, но эту книжку мне много раз читали, я её знал наизусть и придумал что-то вроде игры, пересказывая весь текст и переворачивая страницы в нужных местах. Взрослых это «чтение» очень забавляло, а я во время одного из таких переходов на другую страницу вдруг смог прочитать все слово целиком, смог увидеть Слово! И это чудо произошло, шутя, без обучения – я научился читать, и ВНАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО! Когда уже в школе я увидел методику преподавания, по слогам, все эти ма-, па-, ра-, мама мыла раму и т.д. – то был несказанно удивлен таким безнадежно скучным приемам. Алфавит осваивался по буквам и неимоверно долго! К счастью, к школе я уже спокойно читал, и в этом оказался «старше» своих сверстников, и в первых классах был отличником. Не на долго. Но главное конечно не в этом, а в том, что я полюбил книгу - с дошкольного возраста. А, научившись читать, мне захотелось писать, то есть сочинять самому, и это казалось так просто. Особенно поразили меня стихи, такое невозможное превращение – слова становятся музыкой. И рифмы - вдруг оказалось, что десятки слов точно соединены невидимой нитью, они рифмуются!
Недавно мне пришлось установить в квартире пару новых электророзеток, так как количество приборов еще увеличилось и дополнительными «тройниками» уже не возможно стало обходиться. И я стал подсчитывать количество розеток в квартире, их оказалось 24 и в некоторых еще и «тройники». А в старом доме в нашей комнате висел на потолке желтый абажур, и еще была одна розетка, в которую втыкался единственный электроприбор – настольная лампа! Розетка располагалась в простенке между окнами, над письменным столом, а выше была радио-розетка, а еще выше на стене висел круглый репродуктор, с конусом из черной бумаги. Вот и вся техника конца 40-х и начала 50-х годов. Но радио было чудесным окном в мир неизведанного. Радио-спектакли, рассказы и стихи, исполненные лучшими артистами, песни, музыка, ну и конечно новости, которые я старался не слушать. Целый мир звучал из черного репродуктора, и звучал целый день с момента включения часов в 7 или уж конечно в 8 (последние известия!) и до позднего вечера. А в других семьях он не выключался вообще – от гимна в 6 утра до гимна в 12 ночи! И всем его хватало, и взрослым и детям, для каждого находилось что то интересное и любимое. Появление первых телевизоров не произвело большого эффекта, да, конечно кино на дом, это здорово, но буквально микроскопический размер экрана и чудовищная линза, которая только искажала изображение, не предвещали будущего телевизионного взлета. Да и радио не отвлекало от дел, под него можно было рисовать, шить, разговаривать, мастерить или играть в игрушки. Телевизор появился и у наших ближайших соседей, и нас приглашали «на телевизор», т.е. посмотреть кино или спектакль. Это был телевизор марки КВН, других еще не изобрели, разумеется черно-белый, с линзой, наполненной водой. Если смотреть на экран точно по центру – линза действительно увеличивала размер экрана, но чуть сбоку - и изображение превращалось из прямоугольного в трапециевидное.
6. СОН. Этот сон повторяется и повторяется. Старого дома давно уже нет и, думается мне, нет на свете ни одного человека, который вспоминал бы о нем. Прошло уже больше сорока лет с тех пор, как дом сломан, и все жильцы переехали в новые дома со всеми удобствами, да и большинства из них уже нет на белом свете. А в моих снах вдруг возникнет и Старый дом и улица, и я будто иду по этой улице в поисках Старого дома. Все очень похоже, как было когда то – и все выглядит иначе, ведь это сон! На улице построены какие то странные дома этажей в шесть или семь, и я иду и вот уже должен быть и наш дом, и – и вот и он! Дом немного изменился, но наша комната осталась на месте, в ней старая мебель и абажур на потолке и я вижу этот абажур уже с улицы. Получается, что где то у меня есть основное жилье, и эта комната то же существует, но я очень редко вспоминаю о ней и редко приезжаю сюда. В доме почти не осталось жителей, но все чисто, все в порядке. Можно выйти и во двор, скамейка, цветы, окна – все как было, только вдалеке видны не существовавшие здания. Иногда я встречаю в коридоре или во дворе кого-то из старых жильцов. Невозможно передать свои ощущения и переживания при входе в комнату – она не изменилась, всё стоит на своих местах, только я стал взрослым.
7. Старый дом стоял на окраине тогдашней столицы. Большие дома были последней группой многоэтажных жилых домов по проспекту. Троллейбусный маршрут заканчивался разворотным кругом. Это была почти граница города в пятидесятые годы. А дальше располагалась зеленая загородная зона с холмами и полями, казавшаяся нам огромной неизведанной страной. В начале туда ходили гулять только со старшими, а класса с четвертого-пятого уже самостоятельно. Зимой это было место для лыжных прогулок. Зимой в солнечные воскресные дни вся эта территория была усеяна лыжниками, особенно хороши были лыжни вдоль шоссе, между рядов деревьев лесозащитной полосы. Тогда как раз начался взрыв любви к физкультуре, лыжам, конькам, и по воскресеньям на лыжах катались от пятилетнего возраста до пожилых дедушек. Здесь проходили и школьные занятия на лыжах и устраивались соревнования! Фактически я вставал на лыжи прямо у крыльца Старого дома, проезжал до конца по нашей улочке и оказывался на природе за городом. Место это имело непонятное тогда название Поклонная гора и именовалось просто «поклонка». И по этой «поклонке» пролегало неширокое гладко асфальтированное шоссе, которое называлось Правительственное шоссе, или «правилка». И все знали, что ведет оно на дачу Сталина, но так как на дворе была уже середина 50-х, то шоссе пустовало, машины на него то же не допускались, очевидно, по старой привычке. А летом мы гоняли по «правилке» на велосипедах. Это было незабываемое удовольствие! Шоссе плавно поднималось и опускалось по холмам «поклонки», и, поднявшись наверх, можно было долго катится под горку, и подняться накатом почти до верха следующей горы. Иногда, правда, по шоссе проезжала на мотоцикле милиция и тогда мы шустро прятались на тропинки за лесозащитные полосы вдоль обочин, так как шоссе все-таки считалось закрытым и всякая езда по нему возбранялась! Самый дальний маршрут у нас был в лес, окружавший дачу Сталина. Там не было ни души и располагались мы обычно около раскидистой старой ивы. Вспоминая эти чуть ли не каждодневные поездки, мне кажется, что взрослые в те кущи старались не попадать.
Но в том возрасте, конечно, никаких «политических» мыслей у нас не было и фраза какого-то новоявленного «демократа» 90-х годов о том, что он де не вступал даже в пионеры по политическим соображениям - является полным абсурдом. А вступление в пионеры я помню. Все было очень просто и ясно, учительница собрала со всех учеников деньги на галстук и значок, и в назначенный день мы всем классом вышли из школы, сели в троллейбус и доехали до музея Ленина. Я несколько волновался только потому, что не знал наизусть пионерскую клятву. Но все оказалось проще, учительница зачитывала клятву по частям, а мы просто хором повторяли, а затем нам повязали купленные на родительские деньги красные галстуки. Это было моё единственное в жизни посещение музея Ленина. Но все-таки я запомнил большие просторные залы и – своды, конечно увиденные впервые. Это был третий класс. И нужно сказать, что наше поколение было очень патриотичное. Это просто было впитано с малых лет, школа, родители, книги, кино, даже игры во дворе – всё воспитывало этот самый патриотизм.
По «правилке» можно было уехать довольно далеко, километра на три-четыре, и в весьма экзотические места вроде реки Сетунь, берега которой уже тогда были очень замусорены. Но в некоторых местах она сохраняла своеобразную сказочность, нечто среднее между речкой и ручьем, заросшая деревьями и кустарником до непролазных джунглей. Сама асфальтированная «правилка» мне нравилась меньше чем всевозможные тропинки, по которым можно было весело ездить на велосипеде. Зимой мы очень любили крутой спуск с Поклонной горы в сторону к железной дороге. Специальных горных лыж тогда никто и не знал, на обычных да еще с нашими полусамодельными креплениями спускаться умел не всякий, а вот на саночках скатываться на дикой скорости было отлично! И мы катались и в самые ранние школьные годы и позднее, уже на пару с девочкой.
Жила в доме и женщина, работавшая врачом, и при любых заболеваниях первым делом просили ее зайти и поставить диагноз, а уж потом из поликлиники вызывался врач или не вызывался, в зависимости от ее слов. Жила большая армянская семья, собиравшая на праздники – но не часто – огромное количество соплеменников на шумное застолье. Была семья с фамилией Пинус, которая прославилась на весь дом тем, что завела не керосинку или керогаз, а купила примус, который в один прекрасный день загорелся. Многие в коридоре это видели, но по счастливой случайности рядом никого не было, и никто не пострадал. Зато многие годы в доме была поговорка – а у тети Пинус сгорел примус! И спустя многие годы родители считали, что, например, выключенный телевизор нужно обязательно выключать и из сети, а то вот Пинус пренебрегали правилами безопасности и у них сгорел примус...
Нашей семье была очень памятна история со стульями, которые были одолжены кому-то из соседей на первом этаже для большого застолья. Пир перешел в выяснение отношений, дрались почему то именно стульями, которые утром были возвращены нам с хмурыми извинениями и отломанными ножками. Хорошо посидели! Но это единичные яркие воспоминания о каких то неординарных событиях, а общий фон жизни был очень спокойный и благожелательный. Отцы ходили на работу, матери вели хозяйство, варили еду, дети бегали по двору почти без присмотра, благо в закрытом дворе им ничего не грозило. Работающих женщин в доме было очень мало, обычно это случалось в семьях с уже очень взрослыми детьми. Вспоминая быт тех лет надо сказать, что при печках, проблемах с дровами, керосинках, воде из колонки, стирке в корыте (все в том же коридоре), уборной во дворе в зимнюю стужу и соответственно горшках в комнатах, при всем этом еще и работать было непосильным делом. А ведь в войну работали все!
9. Радио звучало в комнатах почти беспрерывно, и слушая детские передачи в дошкольные годы я бывал иногда весьма озадачен. Дело в том, что истории, описанные в них, часто происходили с людьми и детьми, живущими в других бытовых условиях, в домах с лифтом и в многокомнатных квартирах, часто с кухаркой тетей Пашей, подающей обед школьнику Вите, у которого есть свой письменный стол и глобус. А все мои знакомые жили в одной единственной комнате всей семьей. И я долго не мог понять фразу «вдруг из маминой из спальни кривоногий и хромой выбегает умывальник», что за чертовщина? Что это за мамина спальня? Правда, в те годы уже начали покупать хорошую мебель и набор из кровати со шкафом и кажется тумбочкой и назывался «спальня». Кто-то в доме уже имел такую роскошь, при этом шкаф был чуть отодвинут от стены и в закутке, над тазом на табуретке, висел умывальник. А поскольку эти стихи звучали по радио слишком часто, то я и представлял действия в них ближе к понятному мне образу жизни.
Зимы в те годы были и холодными и длинными. Они начинались с первой протопкой печки и тянулись долгими зимними вечерами, когда темнеет уже в четыре и до времени отхода ко сну еще долгие, долгие часы. Обычно режим был такой: придя из школы часов около двух, обедали, затем полагалась прогулка во дворе часа на полтора-два и потом выполнение домашних заданий к следующему школьному дню. Чаще всего к шести вечера все было уже готово и дальше начиналось свободное время для всяких своих занятий. Чтение книг, радио, какие-то игры, какое-то конструирование и поделки. С появлением в доме телевизора можно было в восемь часов посмотреть кино, уже плохо помню, но кажется по второй программе, регулярно два или три раза в неделю показывали не сверхновые кинофильмы. Ну конечно про Чапаева, про шпионов и разведчиков, про моряков и путешественников. Еще нужно было ходить на уроки по музыке и заниматься дома разучиванием упражнений. Помню бесконечные этюды Черни и гаммы. Так что день был заполнен до предела. У меня. Даже в те годы я с большим удивлением смотрел на отдельных сверстников, которые скучали от безделья и не умели сами для себя ничего придумать интересного! С годами понял, что так будет всегда, просто все люди устроены по-своему.
Совершенно другой распорядок был в те годы, когда приходилось ходить в школу во вторую смену. Да, в незабываемые пятидесятые годы детей было много и школ не хватало, так что с пятого по восьмой класс часто попадалась и вторая смена. И здесь уже были другие порядки. Некоторые считали, что, придя из школы в шесть – семь часов надо поесть и обязательно погулять во дворе, пусть в темноте, а уроки учить утром на следующий день. Другие придерживались противоположного мнения и считали, что, немного отдохнув от школы, нужно сделать все уроки, а уже на следующий день утром погулять. Наверное, вторая смена выпадала достаточно часто, потому что прогулки в темноте как-то запомнились! Это было бесконечное копание в снегу, постройка каких-то пещер, и еще катание на снегурках по небольшому катку, залитому прямо во дворе. И еще мне запомнились именно вечерние занятия на пианино.
Начиная эти записки, я думал, что смогу вспомнить очень немногое. Но оказалось, что где-то в глубинах памяти, на подкорке, на «жестком диске» подсознания уместилось такое количество информации, что можно написать многотомное произведение.... И поэтому здесь я поставлю точку, ограничусь именно детскими воспоминаниями - периодом от 1947 до 1957 года, когда начался для меня уже юношеский возраст. По странному совпадению и в обществе в это время начинался новый этап, так что повзрослел не только я сам, но и все вокруг. Москва, 2010 год